Неточные совпадения
Много жестокого, страшного
Старец о пане слыхал
И в поучение грешнику
Тайну свою рассказал.
[
Рассказывают, что как-то Николай в
своей семье, то есть в присутствии двух-трех начальников
тайной полиции, двух-трех лейб-фрейлин и лейб-генералов, попробовал
свой взгляд на Марье Николаевне.
Немки пропадали со скуки и, увидевши человека, который если не хорошо, то понятно мог объясняться по-немецки, пришли в совершенный восторг, запоили меня кофеем и еще какой-то «калтешале», [прохладительным напитком (от нем. kaLte SchaLe).]
рассказали мне все
свои тайны, желания и надежды и через два дня называли меня другом и еще больше потчевали сладкими мучнистыми яствами с корицей.
История эта состояла в следующем: мужик пахал поле и выпахал железный казанок (котел) с червонцами. Он тихонько принес деньги домой и зарыл в саду, не говоря никому ни слова. Но потом не утерпел и доверил
тайну своей бабе, взяв с нее клятву, что она никому не
расскажет. Баба, конечно, забожилась всеми внутренностями, но вынести тяжесть неразделенной
тайны была не в силах. Поэтому она отправилась к попу и, когда тот разрешил ее от клятвы, выболтала все на духу.
Настоящим праздником для этих заброшенных детей были редкие появления отца. Яша Малый прямо не смел появиться, а тайком пробирался куда-нибудь в огород и здесь выжидал. Наташка точно чувствовала присутствие отца и птицей летела к нему.
Тайн между ними не было, и Яша
рассказывал про все
свои дела, как Наташка про
свои.
Он
рассказывал ей всю
свою жизнь, все грехи, все помыслы и
тайные желания, точно на исповеди.
Она забыла осторожность и хотя не называла имен, но
рассказывала все, что ей было известно о
тайной работе для освобождения народа из цепей жадности. Рисуя образы, дорогие ее сердцу, она влагала в
свои слова всю силу, все обилие любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась людьми, которые вставали в памяти, освещенные и украшенные ее чувством.
Точно так. Я, знаете ли, если
расскажу вам некоторые
тайны своего деторождения, вы прямо изойдете слезами.
Семка был здесь много лет моим «собственным корреспондентом» и сообщал все
тайные новости Хитрова рынка, во-первых, потому, что боялся меня, как бы я не «продернул» в газетах трактир, а во-вторых, потому, что просто «обожал» писателя. Словом, это был у меня
свой человек. Он старался изо всех сил
рассказать всегда что-нибудь интересное, похвастаться передо мной
своим всезнайством.
Когда Евсей служил в полиции, там
рассказывали о шпионах как о людях, которые всё знают, всё держат в
своих руках, всюду имеют друзей и помощников; они могли бы сразу поймать всех опасных людей, но не делают этого, потому что не хотят лишить себя службы на будущее время. Вступая в охрану, каждый из них даёт клятву никого не жалеть, ни мать, ни отца, ни брата, и ни слова не говорить друг другу о
тайном деле, которому они поклялись служить всю жизнь.
Этот деревенский дипломат осыпал меня вопросами,
рассказывал о
тайных намерениях
своего правительства, о поголовном восстании храбрых немцев, о русских казаках, о прусском ландштурме [ополчении (нем.)] и объявил мне, между прочим, что Пруссия ожидает к себе одного великого гостя.
—
Рассказать очень просто, — продолжал Долгов. — Служил я усердно, честно; но вдруг устроилась против меня целая интрига и комплот! (Неумелость
свою Долгов имел привычку объяснять всегда какими-то
тайными махинациями, против него устраиваемыми.) Был у меня письмоводитель, очень умный, дельный, которого я любил, холил; но они сумели его вооружить против меня.
Рассказывали, что Белоус не один раз наезжал в Служнюю слободу для каких-то
тайных переговоров со
своими единомышленниками и что будто его лошадь видели привязанной у задворков попа Мирона.
Она жаловалась ему на судьбу
свою,
рассказывала свои страдания, просила защиты и участия, и в то же время какое-то
тайное предчувствие говорило ей, что она рано или поздно встретит этого человека, — и вдруг это предчувствие сбылось в самом деле.
И стал я
рассказывать о себе, не скрывая ни одного
тайного помысла, ни единой мысли, памятной мне; он же, полуприкрыв глаза, слушает меня так внимательно, что даже чай не пьёт. Сзади его в окно вечер смотрит, на красном небе чёрные сучья деревьев чертят
свою повесть, а я
свою говорю. А когда я кончил — налил он мне рюмку тёмного и сладкого вина.
— Ох, какие вы требовательные! Вы хотите, чтобы с вами были откровенны прежде, чем вы сами откровенны, и у вас недостает даже великодушия оставить нам, женщинам, право скромности. Вы сами не рискуете шагу сделать, но ожидаете, сидя спокойно в креслах, чтобы к вам подошла бедная женщина и
рассказала все
свои тайные помыслы, — проговорила Надина и пошла в том же роде.
На мои этюды она смотрела тоже с восхищением, и с такою же болтливостью и так же откровенно, как Мисюсь,
рассказывала мне, что случилось, и часто поверяла мне
свои домашние
тайны.
— Фленушка!.. Знаю, милая, знаю, сердечный друг, каково трудно в молодые годы сердцем владеть, — с тихой грустью и глубоким вздохом сказала Манефа. — Откройся же мне,
расскажи свои мысли, поведай о думах
своих. Вместе обсудим, как лучше сделать, — самой тебе легче будет, увидишь… Поведай же мне, голубка,
тайные думы
свои… Дорога ведь ты мне, милая моя, ненаглядная!.. Никого на свете нет к тебе ближе меня. Кому ж тебе, как не мне, довериться?
Лахматов налил чёрту рюмку водки. Тот выпил и разговорился.
Рассказал он все
тайны ада, излил
свою душу, поплакал и так понравился Лахматову, что тот оставил его даже у себя ночевать. Чёрт спал в печке и всю ночь бредил. К утру он исчез.
Только что успела Дуня открыть
тайну любви
своей Аграфене Петровне, вдруг слышит, как в смежной комнате Дарья Сергевна
рассказывает Марку Данилычу, что Петр Степаныч, собравшись наскоро, уехал за Волгу.
Смерть, в глазах Толстого, хранит в себе какую-то глубокую
тайну. Смерть серьезна и величава. Все, чего она коснется, становится тихо-строгим, прекрасным и значительным — странно-значительным в сравнении с жизнью. В одной из
своих статей Толстой пишет: «все покойники хороши». И в «Смерти Ивана Ильича» он
рассказывает: «Как у всех мертвецов, лицо Ивана Ильича было красивее, главное, — значительнее, чем оно было у живого».
Долго воспоминая свадьбу Висленева, священник, покусывая концы
своей бороды, качал в недоумении головой и, вздыхая, говорил: «все хорошо, если это так пройдет», но веселый дьякон и смешливый дьячок, как люди более легкомысленные, забавлялись насчет несчастного Висленева: дьякон говорил, что он при этом браке только вполне уразумел, что «
тайна сия велика есть», а дьячок
рассказывал, что его чуть Бог сохранил, что он не расхохотался, возглашая в конце Апостола: «а жена да боится
своего мужа».
Бессознательно стремившаяся к гибели, несчастная женщина вполне доверилась новой знакомой, открылась ей в любви к Орлову, посвятила ее в
свои тайны,
рассказала о
своих планах, и англичанка, по свидетельству Кастеры и Гельбига, помогала врагам принцессы, питая в ней доверенность и обманчивые надежды [Castera «Histoire de Catherine II».
Я невольно поддалась гнетущему настроению. Вот здесь, в этой самой зале, еще так недавно стояла освещенная елка… а маленькая чернокудрая девочка, одетая джигитом, лихо отплясывала лезгинку… В этой же самой зале она, эта маленькая черноокая грузиночка, поверяла мне
свои тайны, мечты и желания… Тут же гуляла она со мною и Ирой, тут, вся сияя яркой южной красотой,
рассказывала нам она о
своей далекой, чудной родине.
«Подлец я! Если бы я был честным человеком, я
рассказал бы ей всё… всё! Я должен был, прежде чем объясняться в любви, посвятить ее в
свою тайну! Но я этого не сделал, и я, значит, негодяй, подлец!»
У меня еще до университета, когда я уже подрос, было несколько приятельниц, старше меня на много лет. Они не довольствовались ролью конфиденток, которым я поверял
свои сердечные
тайны. Они давали мне книги, много
рассказывали о себе и о
своих впечатлениях, переписывались со мною подолгу; даже и позднее, когда я поступил в студенты.
— Ехать домой мне — это ужасно! Да… Нет у меня человека, которому я мог бы душу
свою открыть… Всё грабители… предатели… Ну, зачем я тебе
свою тайну рассказал? За… зачем? Скажи: зачем?
Неурядицы семейной жизни «знаменитого Суворова» не были ни для кого
тайной. Сам Александр Васильевич охотно всем и каждому
рассказывал о
своей женитьбе, совместной жизни с женой и разрыве, вдаваясь при этом в малейшие подробности.
— Не ожесточайте ее! Когда она не утаила от вас бумаги, так
рассказала бы и другие
тайны свои, которые касаются до малороссиянина или заговора Волынского, если б их знала. Вероятно, какое-нибудь волокитство… просили ее помощи… ведь вам уж сказывали… Любовное дело? не так ли? — прибавил он по-русски, обратись к цыганке и ободряя ее голосом и взором.
Александра Яковлевна пододвинула к кровати табурет, села и начала
свой рассказ. Она откровенно передала баронессе
свой роман с князем Виктором, умолчав, конечно, о том, что она сама увлекла его, а напротив, изобразив себя жертвой хитросплетенного молодым князем соблазна.
Рассказала известные нам сцены с княгиней. Не скрыла и
тайны своего происхождения и сцены у постели умирающего князя Ивана и, наконец, последние слова его о пакете ео стотысячным наследством, скрытым и присвоенным князем Василием.
Начался спор, кстати сказать, как всегда, не окончившийся ничем. Разговор затем перешел на другие темы. Возбудили вопрос о предположении закрыть масонские ложи и другие
тайные благотворительные общества, кто-то
рассказал, что некто Якушин предложил общую и безусловную вольную
своим крепостным, возил ее к министру Кочубею. Удивленный министр выслушал и ответил: рассмотрим, обсудим…
Обняв за шею обеими руками
свою старушку, она
рассказала ей все, всю
свою маленькую
тайну, спрятав пылающее личико на ее груди. Захлебываясь словами, Верочка торопилась облегчить
свою душу признанием.
Анастасия ничего не отвечала; она не могла говорить от слез, закрыв глаза руками. Наконец, обольщенная дружеским участием Селиновой, уверенная, что ей легче будет, если сдаст
тайну свою такой доброй подруге,
рассказала ей любовь
свою к басурману. Эпизод о тельнике был выпущен из откровенной повести, кончившейся все-таки убеждением, что она очарована, околдована.
Если б кто, как брадобрей Мидаса, зарыл
свою тайну в земле и герцогу нужно было бы ее знать, Липман вырастил бы на этой земле тростник, и ветер, шевеля его,
рассказал бы
тайну.
Кучера сначала отговаривались, но гривна на водку все открыла: они
рассказали, что главные маски были гоф-интендант Перокин и
тайный советник Щурхов, друзья Волынского, с
своими близкими.
В судьбе
своих героев он
рассказывает о
своей судьбе, в их сомнениях — о
своих сомнениях, в их раздвоениях — о
своих раздвоениях, в их преступном опыте — о
тайных преступлениях
своего духа.
Воспитанница объяснила ему всю
тайну концерта, составленного так неожиданно;
рассказала ему о старинном знакомстве
своем, ныне подновленном, о занимательной повести слепца, об участии, которое оба странника так сильно возбуждали к себе, хотя один из них казался несколько помешанным в уме; и, предупредив таким образом
своего воспитателя в их пользу, она спешила свести их вместе.
В первый же вечер
своего пребывания Росоловский, сидя за чаем у Мигурских, стал, естественно,
рассказывать своим медленным, спокойным басом про то дело, за которое он так жестоко пострадал. Дело состояло в том, что Сироцинский организовал по всей Сибири
тайное общество, цель которого состояла в том, чтобы с помощью поляков, зачисленных в казачьи и линейные полки, взбунтовать солдат и каторжных, поднять поселенцев, захватить в Омске артиллерию и всех освободить.